Мой путь самосовершенствования включает в себя курс физики и управление смазками на водной основе
Решила я исполнить заявку на крипи-однострочниках. Спохватилась, как у меня водится, на второй тысяче слов. В общем, получилась не крипи-стори, а просто рассказ, да и не совсем о том, поэтому не знаю, стоит ли вообще нести исполнение, но здесь выложу.
По заявке: История про болота. Хочется чтобы повествование велось в наше время и одновременно например когда все началось... или когда болото было больше и жертвы были многочисленнее.
Джонатан сидел на крыльце Картеров, напряжённо всматриваясь во тьму. Зубы выбивали дробь, жидкий азот растекался по венам. От каждого шороха его бросало в дрожь, и он непрерывно молился, молился лишь об одном – не упасть в обморок
(когда начнётся)
едва заметив впереди движение. Теперь он понимал, что «леденящий ужас» - не метафора. Но кроме него некому было защитить Джейн, и он крепился изо всех сил. Пережить эту ночь Джонатан не надеялся – но Господи упаси умереть напрасно. Только бы не свалиться без чувств - а там уж он как-нибудь…
Он не герой и даже вовсе не смельчак, просто Джейн – она ведь откроет…
Джонатан сделал всё, что мог – начертил мелом круг, с ног до головы обрызгался святой водой, захватив с собой полный флакон, помимо нательного крестика взял здоровенное бабкино распятие… Но это нисколько не успокаивало. У него не будет даже могилы – и мысль об этом, отчего-то, особенно расстраивала. Ему всего двадцать три, он и не жил толком – разумеется, он боялся смерти. Верно, это ужасно больно – когда тебя заживо рвут на части…
Но посмертие пугало его сильнее. Неужели на третий день он постучится в дверь родного дома? Бабка – та, конечно, не откроет. Не открыла родному сыну, не откроет и внуку. Во всяком случае, он очень на это надеялся.
Легко ли – вечность неупокоенным, вечно голодным? «Господи, забери мою душу, не дай подняться. Прими в царствие своё, либо низвергни в ад – по заслугам моим, только прошу – забери…» Заупокойная себе – а к глазам подступают слёзы и губы немеют… «Не жильцы, - сказала бабка, когда Джейн отказалась уехать. – Впустит. Чего теперь…»
Джонатан знал – чего. Не дать ей отворить двери. Любой ценой.
Темнота сгущалась.
Читать дальше
Темнота сгущалась, но юный лорд так и не появился. Хозяин сидел в кабинете, мрачнее тучи, выкуривая сигареты одну за одной. Леди слегла с мигренью. Слуги ходили тише воды, ниже травы. Предчувствие беды нависло над поместьем грозовой тучей.
Общее настроение передалось и Глэдис. Натирая тарелки, она шептала про себя слова молитвы, которой обучила её Молли, разбитная ирландка, взятая в дом по просьбе викария. Отчего-то жуть её брала, аж руки дрожали, а с чего – и непонятно.
- Там-то, на болотах, Ненаречённая плачет, - сказала вдруг Молли. – Проклятое дитя. Сэмми, конюх-то, сам слыхал. Чёрт бы побрал всё это, а?
Чертыхалась она столь же легко и часто, сколь и молилась, а помимо распятия носила на шнурке кроличью лапку. Молли восхищала и одновременно пугала Глэдис. О, никто не умел напугать так, как она! Её послушать, так призраков и фейри в округе больше, чем людей.
- Тише, Молли, тише! – Глэдис прижала палец к губам. Не дай Господь – миссис Томпсон услышит. Ох и влетит им обеим! – Будет тебе!
- Сэмми-то слышал, - пожав плечами повторила Молли. – А госпожа Аннабель, верно уж не в благостном расположении духа. Чует сердце – вот помяни мои слова-то – чует: не вернётся молодой хозяин!
- Не говори так, не надо!
Госпожу Аннабель в доме упоминать воспрещалось, но на каждый роток не накинешь платок. Слуги шептались. Всё чаще и чаще звучало в разговорах и другое «имя» - Ненаречённая.
- Собаки-то вернулись часа два как, - продолжила Молли, не слушая её увещеваний. – Билли с псарни-то сказал Джейку, а тот – Мэри, а Мэри – мне. Примчались – Гром, Альма и Волк, трое всего. Все в пене, лаем заливаются. Ты скажи, разве псы-то хозяина живого бросят? И где остальные? Со всей своры – трое…
Глэдис не ответила. Что тут скажешь? Только и остаётся надеяться на чудо.
Но – Глэдис точно знала – чудес не бывает.
«Чудес не бывает», - думала Джейн, напряжённо всматриваясь во тьму. Только скрюченные, монструозного вида деревья вдали топырили голые ветки-калеки, да клубился за ними болотный туман. Лицо Джейн заливали слёзы. Чудес не бывает. И дело не в глупых суевериях местных – просто кругом трясина… Прошло три дня. Надеяться не на что. Дейзи не вернётся.
Не вернётся и не отыщется. Даже могилы у неё не будет, а и будет – так пустая. Местные копы палец о палец не ударили: болота, мол, дамочка. Вы чего от нас хотите? «Дейзи всегда была послушной, - повторяла и повторяла им Джейн. - Дейзи никогда не выходила с участка одна. Я просто хочу, чтобы вы делали свою работу! Я плачу налоги и требую!» - кричала она. Местный коновал вколол ей успокоительное и оставил под надзором сумасшедшей старухи-соседки. Её внук, Джонатан, вызвал спасателей, хоть и честно сказал, что не верит в благополучный исход. Те прочесали болота – всё без толку.
Чудес не бывает.
Джейн задёрнула штору и подошла к кроватке. Ленни спал беспокойно, вертелся и всхлипывал во сне. «Ленни нужна мать, - раз сто, наверное, повторил ей Джонатан. – Помни об этом». Бедный малыш, как хорошо, что он ещё мало что понимает. За чуть меньше чем год своей жизни он уже потерял отца и сестру. Джонатан прав – он не может лишиться и матери, и поэтому Джейн будет держаться, как тяжело бы ей ни было.
Странный парень, этот Джонатан. Джейн не слепая, ясно видела – мальчишка влюблён в неё по самые уши. В неё – почти тридцатилетнюю вдову с
(ребёнком)
двумя детьми. Об этом говорило – кричало, вопило – буквально всё в его поведении, кроме одного. С момента пропажи Дейзи, он только и делал, что умолял её уехать отсюда.
«Впрочем, он же местный, - думала Джейн, поправляя одеялко сынишки. – Его вырастила эта чокнутая старуха Кэтрин. Полная голова суеверий. Что там она несла, господи боже?» «Вернётся – да не она, - зазвучал в голове голос старой ирландки. – Двери-то не отворяй, мертва твоя дочь, смирись. Хоть что делай, только в дом не зови, пожалей сына…» Всё Ненаречённую какую-то поминала – плачет, мол. «Ты, - говорила, - Не слышишь, а дочка-то твоя услыхала, вышла из дома… Жалостливая больно. Тяжело дитё терять, уж знаю… Ради мальца-то держись».
Она и держалась – видит бог – изо всех сил, хотя от надежды уже ничего не осталось.
- Мама! - тонкий голосок – самый прекрасный, самый любимый на свете – выдернул Джейн из полудрёмы. - Мама, мама, впусти! – кричала с улицы Дейзи. – Отвори мне двери, тут очень страшно, мама!
Джейн кинулась к окну. Сон? Бред? Галлюцинация? Дейзи стояла под окном в одной ночной рубашке, босая и растрёпанная. Случилось чудо!
(вернётся – да не она)
Джейн бросилась вниз, к двери,
(мертва твоя дочь)
перепрыгивая через ступени. Она увезёт детей далеко-далеко, сводит Дейзи к психологу, всё будет
(только в дом не зови, пожалей сына)
хорошо! Джейн дрожащими руками отодвинула щеколду и толкнула дверь. Та не поддалась. Будто кто-то – или что-то – тяжёлый держал её снаружи. Луна, вышедшая из-за туч, заливала улицу тусклым светом. Через окно Джейн ясно видела заплаканную Дейзи, умоляющую её впустить.
Где-то вдалеке тихо-тихо плакал ребёнок.
Тихо-тихо плакал ребёнок. Уж Молли-то знала какой, не дура чай. Она-то, Молли, жизнь видела: и ад прошла, и чистилище, а коли будет угодно Всевышнему, то и царствия небесного удостоится. Разве мало она страдала? У господ-то поди грехов поболе будет, да и они на райские кущи надеются.
«Да и какие мои грехи-то, - рассуждала Молли, отмывая хозяйский фарфор. - Что если и хаживает ко мне Сэмми-конюх? Это простое дело: я – женщина, он – мужчина. Крови-то нет на моих руках. За что мне в геене-то мучиться?»
Глэдис – моль бледная – слушала, распахнув глаза. Тёмная она – страсть. Ничего-то о жизни не знает, не ей чета. Ну Молли её, конечно, учит. Пропадёт без неё-то, дурёха.
Ребёнок не умолкал – быть беде. Ненаречённая то, как пить дать. Изголодалось бедное дитя. В мёртвых грудях-то молока нет, да и что молоко ей – некрещеной, не жившей. Крови просит.
- Крови просит, - так Молли и сказала. – Великое зло сотворил старый хозяин-то. Высока будет плата.
- Куда выше? – всплеснула руками Глэдис. – Что ему страшнее, чем лишиться сына?
- Сына ему жалко, - фыркнула Молли, снимая фартук – на сегодня работа окончена. – Сына жаль, а дочь своими руками… Только знаешь сама, Глэд, от кого госпожа Аннабель понесла-то. Где бы ей, болезной, защититься – с постели-то не вставала…
Гнев огнём распалял её душу. Всю-то жизнь так происходит: мужчины бесчинствуют, женщины страдают, и никому дела нет до бед их. Жалко ей госпожу Аннабель да малютку-Ненаречённую, да – самую малость – старую леди, что слишком сильно от мужа зависит. Самую малость – потому что знает Молли: она бы костьми легла, а дочь бы свою защитила.
- Мало ли что слуги говорят, Молли, - опустив глаза долу пробормотала Глэдис. – Сплетни…
- Правдивы, - жёстко оборвала её Молли. – Юный лорд Джеффри снасильничал сестру, а как та разродилась, старый хозяин придушил её, чтобы прикрыть грех. Чей грех-то в том, ты скажи, Глэд? Её разве? Сэмми-то, конюх, от Джейка слышал - а ему Мэри по секрету шепнула, уж не поспоришь ведь – Мэри всё знает. Придушили госпожу Аннабель – да в болото, вместе с дочерью новорожденной. Разве одной-то смертью такое окупишь? Помяни моё слово: никому здесь не жить.
- Вернулся, вернулся!
В кухню залетела Бэт – одна из горничных, и выпалила, ликуя: вернулся лорд Джеффри! Без коня и собак, потрёпанный – но живой! У ворот стоит – разве не счастье? Выпалила – и убежала. У Молли аж кровь похолодела, сердце будто лапищей сжало. Живой! Чёрта с два там – живой-то! Она, Молли о’Доннел, не дура чай – жизнь-то видела!
- За мной, - скомандовала она Глэдис – жалко дурёху-то, пропадёт. Ухватила её за руку, за собой тащит. Нет уж, не готова она помирать за грехи хозяев! – Повторяй, глупая: «Спаси и сохрани мя, Господи…»
«Спаси и сохрани мя, Господи…» - шептал Джонатан, выставив пред собой распятие, зажатое в левой руке. Правая лежала на рукояти отцовского «кольта». Бабуля – истово верующая католичка – всегда твердила: «Молитва и револьвер защищают лучше, чем молитва без револьвера». Она-то – Кэтрин о’Доннел - не дура, чай - жизнь повидала. Господь Всемогущ – да пути его неисповедимы. А револьвер – как ни крути – всегда револьвер.
Только чего он стоит супротив маленькой мёртвой девочки?
- Дейзи! – кричала Джейн, барабаня в дверь. – Детка моя! Открой, мерзавец! Психи, да вы же тут все сумасшедшие! Впусти мою дочь! Дай мне её обнять!
Дейзи плакала, а на болотах ей вторила Ненаречённая. Джонатана трясло – видит Господь, не герой он вовсе. Только если не он – то кто?
- Это не твоя дочь! – воскликнул он. – Поверь, Джейн! Она – мертва! Твой сын жив – думай о нём!
Как убедить мать, увидавшую потерянную дочь, что перед ней не человек? Он вырос на болотах, она – приезжая. Только в том они все – о’Доннелы: кого любят – костьми лягут, но защитят. А он любил Джейн всей своей ирландской душой. Мало кто умеет любить, как ирландцы. Пусть она не принимает его всерьёз, пускай он для неё – щенок, мальчишка. Хоть бы и щенок. Он сделает всё, плевать, что сердце ухнуло в пятки…
- Посмотри на неё, Джейн! Посмотри и увидишь – она не отбрасывает тени! Нет у них теней-то – у мёртвых! Думай о сыне! Ты мать – ты обязана его защитить!
«Ты мать, ты обязана» - слова жестокие. Но пусть она его после возненавидит – жила бы только.
Джейн замерла у окна, прекратив метаться. Господи боже, неужто поверила? Пожалуйста, пожалуйста, Господь милосердный! Дейзи прекратила лить слёзы и звать маму. «Сейчас, - понял Джонатан. – Сейчас…»
- Ты только в дом её не зови! – крикнул он. – Не могут они войти без спроса!
Дейзи бросилась на него. Палец Джонатана рефлекторно надавил спусковой крючок. Выстрел, второй, третий… тело девочки отбросило в сторону болот, Джейн завизжала, снова заколотив в дверь. Из-за деревьев показались тени.
Дейзи поднялась. На белой сорочке – ни дыры, ни кровинки. Тени стали ближе – девушка с младенцем на руках, бородатый мужчина, скрюченная старуха…
«Душу в руки твои вручаю, Господи…» - зашептал Джонатан, зажмурившись. Вдруг снова прозвучал выстрел, да не один. Джонатан распахнул глаза. Сразу несколько тел поднимались с земли – а пули продолжали свистеть…
- Джонатан, в дом! – коротко скомандовала Джейн. Он задрал голову и увидел: она стоит на балконе второго этажа с оружием в руках. – Живо! А вы – убирайтесь! Я здесь хозяйка, и я вас не приглашала! Пошли вон!
- Пошли вон! – кричала Молли. – Вон, я сказала!
Они заперлись на конюшне втроём: Молли, конюх Сэмми, да она – Глэдис. Страшно было – словами не передать: кровь в жилах стыла. Сэмми белый-белый – что там твоё молоко! – всё молитвы шептал, а ведь всю жизнь прожил безбожником. Молли бесновалась, последними словами кляня лорда Джеффри и отца его с матерью. Больно жалко ей было госпожу Аннабель и её малютку, которую та прижимала к своей пустой груди. Дитё заходилось плачем. Рыдала и Глэдис, чувствуя чужую боль, как свою. Пятнадцать лет прожила на свете молодая хозяйка, и большую часть своей жизни провела в постели, страдая от хвори. Будто мало ей было бед! Изнасилованная собственным братом, убитая родным отцом, отныне она обречена вечность качать свою мёртвую дочь, убивая для её пропитания, но не в силах облегчить её муки. Молли – уж она-то всё знает о фейри и призраках – так сказала: кто умер голодным – вовек не насытится.
- Вы уж нас-то простите, госпожа Аннабель, - откликнулась на стук в дверь Молли. – Мы очень вам сочувствуем, только жить-то ужас как хочется!
- Отвори, холопка! – лорд Джеффри двинул по двери так, что он затряслась. – Не перечь хозяину! Всё моё тут! Немедля пусти!
Глэдис задрожала. Он и при жизни пугал её почти досмерти. Да только Молли не из того теста. Не всякий мужчина её храбрее!
- Держи карман шире, паскуда, мразь! – и выражалась она, как не всякий мужчина. Глэдис, верно, как свёкла покраснела, до того стыдно ей было даже слышать такие слова. – Ублюдок чёртов, к дьяволу катись! В аду-то самое тебе место! А ты не бойся, Глэд, - обернулась она к Глэдис. – Не войдут они без приглашения-то, хоть настежь дверь отвори. Не велено им. У мёртвых-то свои порядки. Коли так Господом установлено, не им перечить.
Лорд Джеффри взвыл. Тихо вздохнула госпожа Аннабель. Ненаречённая продолжала рыдать. Ревела и Глэдис – где уж тут успокоишься, глядя в щель на сестру с младенцем на руках и причинившего ей столько горя брата. Они стояли рядом, верно ненавидя друг друга, не отбрасывая тени в свете луны. Не положена она мёртвым. Это, верно, тоже Господом установлено…
- В дом-то пустили его, - пробормотала Молли. – Слуг жалко. Лорд с леди – к чёрту их, заслужили. Слуги-то не при чём… Бедные, бедные…
И выпрямилась резко – высокая, статная. Подошла к двери – и распахнула её. Лорд Джеффри рванулся к порогу, да без толку – будто невидимая стен преградила ему путь.
- Ни за что тебе не войти сюда, - заявила она. – Я теперь тут хозяйка! Ты – мёртв, а я – жива. Убирайся в своё болото! Ты отвержен Господом-то, а я – под его защитой.
Она положила одну руку на свой живот, а второй сделала уж вовсе неприличное для женщины: показала ему средний палец! И добавила тихо-тихо:
- Ты позволил убить свою дочь, а я сделаю всё, чтобы защитить своего сына!
«Я сделаю всё, чтобы защитить своего сына!» - повторяла Джейн, нажимая на спусковой крючок автоматического дробовика. Сквозь слёзы она видела Дейзи – родную, любимую девочку, такую маленькую и
(мёртвую)
светлую в своей белой ночной рубашке. Видела и других: совсем юную девушку в старинном платье, прижимающую к себе младенца, бородача в клетчатой рубахе, скрюченную старушонку… В тусклом свете луны отчётливо было видно – никто из них не отбрасывал тени. В отличие от Джонатана о’Доннела, внука старухи Кэтрин, влюблённого мальчишки, пришедшего к её дому, чтобы отдать свою жизнь вместо неё.
- Джонатан, в дом! – крикнула Джейн, стреляя, стреляя и стреляя. Пули, пусть ненадолго, но задерживали мёртвых. – Живо! А вы – убирайтесь! Я здесь хозяйка, и я вас не приглашала! Пошли вон!
Если бы она поверила старой Кэтрин, если бы она послушала её внука… Но – Боже милостивый – двадцать первый век на дворе, мыслимое ли дело! Не время страдать чувством вины. Она обязана выжить и защитить обоих: своего сына и мальчишку, готового умереть ради неё.
Джонатан возился с дверью, которую чем-то забаррикадировал, чтобы не дать ей выйти из дома. Мертвецы приближались. Джейн стреляла
(в Дейзи)
в них, стараясь не думать о
(Дейзи)
куда попадают её пули. Наконец, Джонатан распахнул дверь и ворвался в дом. Джейн забежала с балкона в комнату и вытащила из кроватки ревущего Ленни. «Тише, тише, малыш, - прошептала она, баюкая сына. – Они сюда не войдут, мамочка их не пустит!»
- Джейн! – Джонатан влетел в комнату. Она приложила палец к губам, кивнув на Ленни.
- Тише, он засыпает. Я понимаю, что и тысяча извинений будет бессмысленна, и всё же: прости. Из-за меня ты чуть не погиб. Ты спас мне жизнь…
- Ты мне тоже. И даже знай я, что всё окончится иначе…
Но ведь он так и думал, верно?
Под окнами
(Дейзи)
бесновались мёртвые. Но они не войдут, заверил Джонатан. «Так Господом установлено, - сказал он. – Коли так-то, не им перечить».
Потом, она подумает о смерти Дейзи потом – и наревётся вдоволь. Главное, помнить: Ленни нужна мать. А потому, как бы сердце не разрывало от боли, она должна найти в себе силы жить дальше.
- Там мужчина рыжий, бородатый такой, видела? – спросил Джонатан. Голос его дрожал, будто он сдерживает слёзы. Джейн кивнула. – Это мой папа. Мне было двенадцать, когда…
Он умолк, шмыгнул носом и утёр глаза рукавом. А после резко сменил тему: начал рассказывать, как всё началось – о несчастной Аннабель и её жестокой семье, о захлёбывающейся плачем под окнами малышке – Ненаречённой, о сотнях людей, погубленных ими и оставшихся на болотах, о том, что на третий день каждый новый мертвец приходит к своей семье – и горе тем, кто пригласит его войти…
- Теперь ты уедешь? – с надеждой спросил он, окончив рассказ. «Дейзи будет продолжать приходить, - подумала Джейн. – Будет плакать под окнами, и однажды тучи скроют луну. Я буду помнить, что у неё нет тени, буду помнить, как она падала под пулями и вставала. Но она будет плакать – а разве я железная?»
- Я уеду, - ответила она. – Обналичу страховку мужа, продам квартиру, продам всё, что имею – и вернусь. Заплачу любую сумму, но это чёртово болото засыплют землёй. Я привезу сюда священника, экзорциста, хоть Папу Римского, если понадобится! Поставлю тут крест, мемориал, залью всё святой водой! Перерою весь интернет, все библиотеки, но узнаю – как упокоить их души. Я не спасла свою дочь – но я сделаю всё, чтобы её мучения прекратились!
Джонатан смотрел на неё с неприкрытым обожанием.
- Я помогу, можно? – спросил он. – Ну знаешь, у каждого супергероя должен быть бесполезный помощник…
Джейн кивнула. Её жизнь снова обрела смысл. Такова уж она: человек действия, а не чувств. Она знает, что делать – и не будет ей покоя, пока не упокоится её малышка Дейзи…
Плач под окном утих – Ненаречённая замолчала. Джейн подняла голову и выглянула в окно. Никого – только скрюченные, монструозного вида деревья вдали топырили голые ветки-калеки, да клубился за ними болотный туман. А вдалеке, на линии горизонта, брезжил, окрашивая розовым небо, новый рассвет.
По заявке: История про болота. Хочется чтобы повествование велось в наше время и одновременно например когда все началось... или когда болото было больше и жертвы были многочисленнее.
Джонатан сидел на крыльце Картеров, напряжённо всматриваясь во тьму. Зубы выбивали дробь, жидкий азот растекался по венам. От каждого шороха его бросало в дрожь, и он непрерывно молился, молился лишь об одном – не упасть в обморок
(когда начнётся)
едва заметив впереди движение. Теперь он понимал, что «леденящий ужас» - не метафора. Но кроме него некому было защитить Джейн, и он крепился изо всех сил. Пережить эту ночь Джонатан не надеялся – но Господи упаси умереть напрасно. Только бы не свалиться без чувств - а там уж он как-нибудь…
Он не герой и даже вовсе не смельчак, просто Джейн – она ведь откроет…
Джонатан сделал всё, что мог – начертил мелом круг, с ног до головы обрызгался святой водой, захватив с собой полный флакон, помимо нательного крестика взял здоровенное бабкино распятие… Но это нисколько не успокаивало. У него не будет даже могилы – и мысль об этом, отчего-то, особенно расстраивала. Ему всего двадцать три, он и не жил толком – разумеется, он боялся смерти. Верно, это ужасно больно – когда тебя заживо рвут на части…
Но посмертие пугало его сильнее. Неужели на третий день он постучится в дверь родного дома? Бабка – та, конечно, не откроет. Не открыла родному сыну, не откроет и внуку. Во всяком случае, он очень на это надеялся.
Легко ли – вечность неупокоенным, вечно голодным? «Господи, забери мою душу, не дай подняться. Прими в царствие своё, либо низвергни в ад – по заслугам моим, только прошу – забери…» Заупокойная себе – а к глазам подступают слёзы и губы немеют… «Не жильцы, - сказала бабка, когда Джейн отказалась уехать. – Впустит. Чего теперь…»
Джонатан знал – чего. Не дать ей отворить двери. Любой ценой.
Темнота сгущалась.
Читать дальше
Темнота сгущалась, но юный лорд так и не появился. Хозяин сидел в кабинете, мрачнее тучи, выкуривая сигареты одну за одной. Леди слегла с мигренью. Слуги ходили тише воды, ниже травы. Предчувствие беды нависло над поместьем грозовой тучей.
Общее настроение передалось и Глэдис. Натирая тарелки, она шептала про себя слова молитвы, которой обучила её Молли, разбитная ирландка, взятая в дом по просьбе викария. Отчего-то жуть её брала, аж руки дрожали, а с чего – и непонятно.
- Там-то, на болотах, Ненаречённая плачет, - сказала вдруг Молли. – Проклятое дитя. Сэмми, конюх-то, сам слыхал. Чёрт бы побрал всё это, а?
Чертыхалась она столь же легко и часто, сколь и молилась, а помимо распятия носила на шнурке кроличью лапку. Молли восхищала и одновременно пугала Глэдис. О, никто не умел напугать так, как она! Её послушать, так призраков и фейри в округе больше, чем людей.
- Тише, Молли, тише! – Глэдис прижала палец к губам. Не дай Господь – миссис Томпсон услышит. Ох и влетит им обеим! – Будет тебе!
- Сэмми-то слышал, - пожав плечами повторила Молли. – А госпожа Аннабель, верно уж не в благостном расположении духа. Чует сердце – вот помяни мои слова-то – чует: не вернётся молодой хозяин!
- Не говори так, не надо!
Госпожу Аннабель в доме упоминать воспрещалось, но на каждый роток не накинешь платок. Слуги шептались. Всё чаще и чаще звучало в разговорах и другое «имя» - Ненаречённая.
- Собаки-то вернулись часа два как, - продолжила Молли, не слушая её увещеваний. – Билли с псарни-то сказал Джейку, а тот – Мэри, а Мэри – мне. Примчались – Гром, Альма и Волк, трое всего. Все в пене, лаем заливаются. Ты скажи, разве псы-то хозяина живого бросят? И где остальные? Со всей своры – трое…
Глэдис не ответила. Что тут скажешь? Только и остаётся надеяться на чудо.
Но – Глэдис точно знала – чудес не бывает.
«Чудес не бывает», - думала Джейн, напряжённо всматриваясь во тьму. Только скрюченные, монструозного вида деревья вдали топырили голые ветки-калеки, да клубился за ними болотный туман. Лицо Джейн заливали слёзы. Чудес не бывает. И дело не в глупых суевериях местных – просто кругом трясина… Прошло три дня. Надеяться не на что. Дейзи не вернётся.
Не вернётся и не отыщется. Даже могилы у неё не будет, а и будет – так пустая. Местные копы палец о палец не ударили: болота, мол, дамочка. Вы чего от нас хотите? «Дейзи всегда была послушной, - повторяла и повторяла им Джейн. - Дейзи никогда не выходила с участка одна. Я просто хочу, чтобы вы делали свою работу! Я плачу налоги и требую!» - кричала она. Местный коновал вколол ей успокоительное и оставил под надзором сумасшедшей старухи-соседки. Её внук, Джонатан, вызвал спасателей, хоть и честно сказал, что не верит в благополучный исход. Те прочесали болота – всё без толку.
Чудес не бывает.
Джейн задёрнула штору и подошла к кроватке. Ленни спал беспокойно, вертелся и всхлипывал во сне. «Ленни нужна мать, - раз сто, наверное, повторил ей Джонатан. – Помни об этом». Бедный малыш, как хорошо, что он ещё мало что понимает. За чуть меньше чем год своей жизни он уже потерял отца и сестру. Джонатан прав – он не может лишиться и матери, и поэтому Джейн будет держаться, как тяжело бы ей ни было.
Странный парень, этот Джонатан. Джейн не слепая, ясно видела – мальчишка влюблён в неё по самые уши. В неё – почти тридцатилетнюю вдову с
(ребёнком)
двумя детьми. Об этом говорило – кричало, вопило – буквально всё в его поведении, кроме одного. С момента пропажи Дейзи, он только и делал, что умолял её уехать отсюда.
«Впрочем, он же местный, - думала Джейн, поправляя одеялко сынишки. – Его вырастила эта чокнутая старуха Кэтрин. Полная голова суеверий. Что там она несла, господи боже?» «Вернётся – да не она, - зазвучал в голове голос старой ирландки. – Двери-то не отворяй, мертва твоя дочь, смирись. Хоть что делай, только в дом не зови, пожалей сына…» Всё Ненаречённую какую-то поминала – плачет, мол. «Ты, - говорила, - Не слышишь, а дочка-то твоя услыхала, вышла из дома… Жалостливая больно. Тяжело дитё терять, уж знаю… Ради мальца-то держись».
Она и держалась – видит бог – изо всех сил, хотя от надежды уже ничего не осталось.
- Мама! - тонкий голосок – самый прекрасный, самый любимый на свете – выдернул Джейн из полудрёмы. - Мама, мама, впусти! – кричала с улицы Дейзи. – Отвори мне двери, тут очень страшно, мама!
Джейн кинулась к окну. Сон? Бред? Галлюцинация? Дейзи стояла под окном в одной ночной рубашке, босая и растрёпанная. Случилось чудо!
(вернётся – да не она)
Джейн бросилась вниз, к двери,
(мертва твоя дочь)
перепрыгивая через ступени. Она увезёт детей далеко-далеко, сводит Дейзи к психологу, всё будет
(только в дом не зови, пожалей сына)
хорошо! Джейн дрожащими руками отодвинула щеколду и толкнула дверь. Та не поддалась. Будто кто-то – или что-то – тяжёлый держал её снаружи. Луна, вышедшая из-за туч, заливала улицу тусклым светом. Через окно Джейн ясно видела заплаканную Дейзи, умоляющую её впустить.
Где-то вдалеке тихо-тихо плакал ребёнок.
Тихо-тихо плакал ребёнок. Уж Молли-то знала какой, не дура чай. Она-то, Молли, жизнь видела: и ад прошла, и чистилище, а коли будет угодно Всевышнему, то и царствия небесного удостоится. Разве мало она страдала? У господ-то поди грехов поболе будет, да и они на райские кущи надеются.
«Да и какие мои грехи-то, - рассуждала Молли, отмывая хозяйский фарфор. - Что если и хаживает ко мне Сэмми-конюх? Это простое дело: я – женщина, он – мужчина. Крови-то нет на моих руках. За что мне в геене-то мучиться?»
Глэдис – моль бледная – слушала, распахнув глаза. Тёмная она – страсть. Ничего-то о жизни не знает, не ей чета. Ну Молли её, конечно, учит. Пропадёт без неё-то, дурёха.
Ребёнок не умолкал – быть беде. Ненаречённая то, как пить дать. Изголодалось бедное дитя. В мёртвых грудях-то молока нет, да и что молоко ей – некрещеной, не жившей. Крови просит.
- Крови просит, - так Молли и сказала. – Великое зло сотворил старый хозяин-то. Высока будет плата.
- Куда выше? – всплеснула руками Глэдис. – Что ему страшнее, чем лишиться сына?
- Сына ему жалко, - фыркнула Молли, снимая фартук – на сегодня работа окончена. – Сына жаль, а дочь своими руками… Только знаешь сама, Глэд, от кого госпожа Аннабель понесла-то. Где бы ей, болезной, защититься – с постели-то не вставала…
Гнев огнём распалял её душу. Всю-то жизнь так происходит: мужчины бесчинствуют, женщины страдают, и никому дела нет до бед их. Жалко ей госпожу Аннабель да малютку-Ненаречённую, да – самую малость – старую леди, что слишком сильно от мужа зависит. Самую малость – потому что знает Молли: она бы костьми легла, а дочь бы свою защитила.
- Мало ли что слуги говорят, Молли, - опустив глаза долу пробормотала Глэдис. – Сплетни…
- Правдивы, - жёстко оборвала её Молли. – Юный лорд Джеффри снасильничал сестру, а как та разродилась, старый хозяин придушил её, чтобы прикрыть грех. Чей грех-то в том, ты скажи, Глэд? Её разве? Сэмми-то, конюх, от Джейка слышал - а ему Мэри по секрету шепнула, уж не поспоришь ведь – Мэри всё знает. Придушили госпожу Аннабель – да в болото, вместе с дочерью новорожденной. Разве одной-то смертью такое окупишь? Помяни моё слово: никому здесь не жить.
- Вернулся, вернулся!
В кухню залетела Бэт – одна из горничных, и выпалила, ликуя: вернулся лорд Джеффри! Без коня и собак, потрёпанный – но живой! У ворот стоит – разве не счастье? Выпалила – и убежала. У Молли аж кровь похолодела, сердце будто лапищей сжало. Живой! Чёрта с два там – живой-то! Она, Молли о’Доннел, не дура чай – жизнь-то видела!
- За мной, - скомандовала она Глэдис – жалко дурёху-то, пропадёт. Ухватила её за руку, за собой тащит. Нет уж, не готова она помирать за грехи хозяев! – Повторяй, глупая: «Спаси и сохрани мя, Господи…»
«Спаси и сохрани мя, Господи…» - шептал Джонатан, выставив пред собой распятие, зажатое в левой руке. Правая лежала на рукояти отцовского «кольта». Бабуля – истово верующая католичка – всегда твердила: «Молитва и револьвер защищают лучше, чем молитва без револьвера». Она-то – Кэтрин о’Доннел - не дура, чай - жизнь повидала. Господь Всемогущ – да пути его неисповедимы. А револьвер – как ни крути – всегда револьвер.
Только чего он стоит супротив маленькой мёртвой девочки?
- Дейзи! – кричала Джейн, барабаня в дверь. – Детка моя! Открой, мерзавец! Психи, да вы же тут все сумасшедшие! Впусти мою дочь! Дай мне её обнять!
Дейзи плакала, а на болотах ей вторила Ненаречённая. Джонатана трясло – видит Господь, не герой он вовсе. Только если не он – то кто?
- Это не твоя дочь! – воскликнул он. – Поверь, Джейн! Она – мертва! Твой сын жив – думай о нём!
Как убедить мать, увидавшую потерянную дочь, что перед ней не человек? Он вырос на болотах, она – приезжая. Только в том они все – о’Доннелы: кого любят – костьми лягут, но защитят. А он любил Джейн всей своей ирландской душой. Мало кто умеет любить, как ирландцы. Пусть она не принимает его всерьёз, пускай он для неё – щенок, мальчишка. Хоть бы и щенок. Он сделает всё, плевать, что сердце ухнуло в пятки…
- Посмотри на неё, Джейн! Посмотри и увидишь – она не отбрасывает тени! Нет у них теней-то – у мёртвых! Думай о сыне! Ты мать – ты обязана его защитить!
«Ты мать, ты обязана» - слова жестокие. Но пусть она его после возненавидит – жила бы только.
Джейн замерла у окна, прекратив метаться. Господи боже, неужто поверила? Пожалуйста, пожалуйста, Господь милосердный! Дейзи прекратила лить слёзы и звать маму. «Сейчас, - понял Джонатан. – Сейчас…»
- Ты только в дом её не зови! – крикнул он. – Не могут они войти без спроса!
Дейзи бросилась на него. Палец Джонатана рефлекторно надавил спусковой крючок. Выстрел, второй, третий… тело девочки отбросило в сторону болот, Джейн завизжала, снова заколотив в дверь. Из-за деревьев показались тени.
Дейзи поднялась. На белой сорочке – ни дыры, ни кровинки. Тени стали ближе – девушка с младенцем на руках, бородатый мужчина, скрюченная старуха…
«Душу в руки твои вручаю, Господи…» - зашептал Джонатан, зажмурившись. Вдруг снова прозвучал выстрел, да не один. Джонатан распахнул глаза. Сразу несколько тел поднимались с земли – а пули продолжали свистеть…
- Джонатан, в дом! – коротко скомандовала Джейн. Он задрал голову и увидел: она стоит на балконе второго этажа с оружием в руках. – Живо! А вы – убирайтесь! Я здесь хозяйка, и я вас не приглашала! Пошли вон!
- Пошли вон! – кричала Молли. – Вон, я сказала!
Они заперлись на конюшне втроём: Молли, конюх Сэмми, да она – Глэдис. Страшно было – словами не передать: кровь в жилах стыла. Сэмми белый-белый – что там твоё молоко! – всё молитвы шептал, а ведь всю жизнь прожил безбожником. Молли бесновалась, последними словами кляня лорда Джеффри и отца его с матерью. Больно жалко ей было госпожу Аннабель и её малютку, которую та прижимала к своей пустой груди. Дитё заходилось плачем. Рыдала и Глэдис, чувствуя чужую боль, как свою. Пятнадцать лет прожила на свете молодая хозяйка, и большую часть своей жизни провела в постели, страдая от хвори. Будто мало ей было бед! Изнасилованная собственным братом, убитая родным отцом, отныне она обречена вечность качать свою мёртвую дочь, убивая для её пропитания, но не в силах облегчить её муки. Молли – уж она-то всё знает о фейри и призраках – так сказала: кто умер голодным – вовек не насытится.
- Вы уж нас-то простите, госпожа Аннабель, - откликнулась на стук в дверь Молли. – Мы очень вам сочувствуем, только жить-то ужас как хочется!
- Отвори, холопка! – лорд Джеффри двинул по двери так, что он затряслась. – Не перечь хозяину! Всё моё тут! Немедля пусти!
Глэдис задрожала. Он и при жизни пугал её почти досмерти. Да только Молли не из того теста. Не всякий мужчина её храбрее!
- Держи карман шире, паскуда, мразь! – и выражалась она, как не всякий мужчина. Глэдис, верно, как свёкла покраснела, до того стыдно ей было даже слышать такие слова. – Ублюдок чёртов, к дьяволу катись! В аду-то самое тебе место! А ты не бойся, Глэд, - обернулась она к Глэдис. – Не войдут они без приглашения-то, хоть настежь дверь отвори. Не велено им. У мёртвых-то свои порядки. Коли так Господом установлено, не им перечить.
Лорд Джеффри взвыл. Тихо вздохнула госпожа Аннабель. Ненаречённая продолжала рыдать. Ревела и Глэдис – где уж тут успокоишься, глядя в щель на сестру с младенцем на руках и причинившего ей столько горя брата. Они стояли рядом, верно ненавидя друг друга, не отбрасывая тени в свете луны. Не положена она мёртвым. Это, верно, тоже Господом установлено…
- В дом-то пустили его, - пробормотала Молли. – Слуг жалко. Лорд с леди – к чёрту их, заслужили. Слуги-то не при чём… Бедные, бедные…
И выпрямилась резко – высокая, статная. Подошла к двери – и распахнула её. Лорд Джеффри рванулся к порогу, да без толку – будто невидимая стен преградила ему путь.
- Ни за что тебе не войти сюда, - заявила она. – Я теперь тут хозяйка! Ты – мёртв, а я – жива. Убирайся в своё болото! Ты отвержен Господом-то, а я – под его защитой.
Она положила одну руку на свой живот, а второй сделала уж вовсе неприличное для женщины: показала ему средний палец! И добавила тихо-тихо:
- Ты позволил убить свою дочь, а я сделаю всё, чтобы защитить своего сына!
«Я сделаю всё, чтобы защитить своего сына!» - повторяла Джейн, нажимая на спусковой крючок автоматического дробовика. Сквозь слёзы она видела Дейзи – родную, любимую девочку, такую маленькую и
(мёртвую)
светлую в своей белой ночной рубашке. Видела и других: совсем юную девушку в старинном платье, прижимающую к себе младенца, бородача в клетчатой рубахе, скрюченную старушонку… В тусклом свете луны отчётливо было видно – никто из них не отбрасывал тени. В отличие от Джонатана о’Доннела, внука старухи Кэтрин, влюблённого мальчишки, пришедшего к её дому, чтобы отдать свою жизнь вместо неё.
- Джонатан, в дом! – крикнула Джейн, стреляя, стреляя и стреляя. Пули, пусть ненадолго, но задерживали мёртвых. – Живо! А вы – убирайтесь! Я здесь хозяйка, и я вас не приглашала! Пошли вон!
Если бы она поверила старой Кэтрин, если бы она послушала её внука… Но – Боже милостивый – двадцать первый век на дворе, мыслимое ли дело! Не время страдать чувством вины. Она обязана выжить и защитить обоих: своего сына и мальчишку, готового умереть ради неё.
Джонатан возился с дверью, которую чем-то забаррикадировал, чтобы не дать ей выйти из дома. Мертвецы приближались. Джейн стреляла
(в Дейзи)
в них, стараясь не думать о
(Дейзи)
куда попадают её пули. Наконец, Джонатан распахнул дверь и ворвался в дом. Джейн забежала с балкона в комнату и вытащила из кроватки ревущего Ленни. «Тише, тише, малыш, - прошептала она, баюкая сына. – Они сюда не войдут, мамочка их не пустит!»
- Джейн! – Джонатан влетел в комнату. Она приложила палец к губам, кивнув на Ленни.
- Тише, он засыпает. Я понимаю, что и тысяча извинений будет бессмысленна, и всё же: прости. Из-за меня ты чуть не погиб. Ты спас мне жизнь…
- Ты мне тоже. И даже знай я, что всё окончится иначе…
Но ведь он так и думал, верно?
Под окнами
(Дейзи)
бесновались мёртвые. Но они не войдут, заверил Джонатан. «Так Господом установлено, - сказал он. – Коли так-то, не им перечить».
Потом, она подумает о смерти Дейзи потом – и наревётся вдоволь. Главное, помнить: Ленни нужна мать. А потому, как бы сердце не разрывало от боли, она должна найти в себе силы жить дальше.
- Там мужчина рыжий, бородатый такой, видела? – спросил Джонатан. Голос его дрожал, будто он сдерживает слёзы. Джейн кивнула. – Это мой папа. Мне было двенадцать, когда…
Он умолк, шмыгнул носом и утёр глаза рукавом. А после резко сменил тему: начал рассказывать, как всё началось – о несчастной Аннабель и её жестокой семье, о захлёбывающейся плачем под окнами малышке – Ненаречённой, о сотнях людей, погубленных ими и оставшихся на болотах, о том, что на третий день каждый новый мертвец приходит к своей семье – и горе тем, кто пригласит его войти…
- Теперь ты уедешь? – с надеждой спросил он, окончив рассказ. «Дейзи будет продолжать приходить, - подумала Джейн. – Будет плакать под окнами, и однажды тучи скроют луну. Я буду помнить, что у неё нет тени, буду помнить, как она падала под пулями и вставала. Но она будет плакать – а разве я железная?»
- Я уеду, - ответила она. – Обналичу страховку мужа, продам квартиру, продам всё, что имею – и вернусь. Заплачу любую сумму, но это чёртово болото засыплют землёй. Я привезу сюда священника, экзорциста, хоть Папу Римского, если понадобится! Поставлю тут крест, мемориал, залью всё святой водой! Перерою весь интернет, все библиотеки, но узнаю – как упокоить их души. Я не спасла свою дочь – но я сделаю всё, чтобы её мучения прекратились!
Джонатан смотрел на неё с неприкрытым обожанием.
- Я помогу, можно? – спросил он. – Ну знаешь, у каждого супергероя должен быть бесполезный помощник…
Джейн кивнула. Её жизнь снова обрела смысл. Такова уж она: человек действия, а не чувств. Она знает, что делать – и не будет ей покоя, пока не упокоится её малышка Дейзи…
Плач под окном утих – Ненаречённая замолчала. Джейн подняла голову и выглянула в окно. Никого – только скрюченные, монструозного вида деревья вдали топырили голые ветки-калеки, да клубился за ними болотный туман. А вдалеке, на линии горизонта, брезжил, окрашивая розовым небо, новый рассвет.
@темы: Песни последних Валькирий
-
-
06.03.2017 в 16:32-
-
06.03.2017 в 18:15-
-
06.03.2017 в 23:06-
-
06.03.2017 в 23:06-
-
06.03.2017 в 23:46-
-
16.12.2017 в 19:01-
-
16.12.2017 в 19:27